Иван, мой будущий коллега, и нынешний наставник,
журналист криминального отдела еженедельной газеты сразу же дал ЦУ: «
Ничего не принимать близко к сердцу! Репортер, как и хирург, мент или
патологоанатом, должен обладать достаточной долей цинизма. Если не
станешь циником, либо инфаркт схлопочешь, либо в психушку загремишь. Уже
одиннадцатый год работаю и за это время насмотрелся достаточно всяких
ужасов. Но до сих пор так и не смог привыкнуть к истекающим кровью
людям, сбитыми пьяными лихачами, к трупам одиноких стариков, погибших от
рук отморозков-наркоманов за жалкую сотню гривен, к окоченевшим тельцам
новорожденных, выуженных из мусорных баков… Каждый раз, когда
приходится выезжать на место происшествия, глотаю успокаивающее…» В душе
я понимаю: в его словах есть рациональное зерно. Понимать понимаю, но
поделать с собой ничего не могу. День начался с порции валерьянки...
Днем раньше в нашем городе погиб ребенок. Четырехлетний малыш по имени
Павлик. Не утонул, не вывалился из окна, не был сбит машиной – был
зверски забит до смерти отчимом. У милиции не было ни малейших сомнений в
том, кто виноват в смерти ребенка, - подозреваемый уже был задержан,
заключен под стражу. Вроде бы все ясно и понятно: преступник изобличен и
ждет справедливого возмездия. Но… Что-то во всем этом говорило о том,
что все не так просто. Мать! Где была она?!! Почему не заступилась за
сына, не оберегла от страшной смерти? Вопросы, вопросы… И получить на
них ответы надлежало мне. С одной стороны, я ненавижу такие
истории – полные животной агрессии палачей и крови безвинных жертв, но с
другой стороны, убеждена, об этом не только можно, но и нужно писать. И
не только писать – кричать, вопить, пытаясь достучаться до заплывших
жирком равнодушных сердец. Ведь если бы не они, исповедующий подленький
принцип: «моя хата с краю», многих трагедий удалось бы избежать.
Я понятия не имела, с чего начинать и, для начала, решила пообщаться с
врачом больницы констатировавшим смерть ребенка. Доктор оказался
высоченным рыжеволосым парнем, больше похожим на студента-второкурсника. - Простите, у меня очень мало времени… - извиняющимся тоном сказал он. - Я вас надолго не задержу, - пообещала я. – Хотя бы пять минут можете мне уделить? - Даже десять, но не более. Мы вышли в больничный двор, присели на скамейку. -
У меня как раз заканчивалось ночное дежурство, когда позвонили из
приемного покоя. Там я застал женщину с окровавленным ребенком на руках.
Очень много крови… У меня тогда даже мысли мелькнула, что его сбила
машина. Женщина кричала: «Помогите!», а фельдшеру из санпропускника
почему-то не дала осмотреть мальчика. Я чуть силой не забирал его. Думал
сначала, что он без сознания, а оказалось… оказалось, он уже… Конечно,
пытались реанимировать, но, к сожалению, было поздно. Мы же не боги:
чудеса не наша парафия, оживлять мертвых не умеем… - А женщина? Ну, мать мальчика? - Когда я вернулся в приемный покой, чтобы сказать, что ребенка спасти не удалось, она спала на топчане. - Как спала?!! – я подумала, что ослышалась. -
Мертвецким сном. Она была вусмерть пьяна, даже не представляю, как
смогла дойти до больницы, да еще с ребенком на руках. Во всяком случае,
когда фельдшер ее растолкал, на ногах почти не держалась… - От чего мальчик умер? -
Даже при беглом первичном осмотре было сразу ясно, что ребенка зверски
избивали. И не один раз. Я говорил, что он был весь в крови, поэтому и
решил сперва, что несчастный случай или ДТП. А когда кровь смыли…
поверите, на теле не было живого места, одна сплошная гематома. Мы,
разумеется, сразу же сообщили в милицию. Приехал лейтенант, попросил
поскорее отправить ему результаты вскрытия. Вчера наш патологоанатом
показал мне заключение: тяжелейшая черепно-мозговая травма, перелом
четырех ребер, осколок одного из них проткнул легкое, разрыв селезенки, и
как результат – сильное внутреннее кровотечение, а еще множественные
переломы в прошлом, причем в больницу с этими переломами явно не
обращались, потому что некоторые кости срослись неправильно. А кроме
того глухота, которая, скорее всего, тоже явилась результатом травмы
головы. Вы спрашиваете, от чего ребенок умер? – Врач резко повернулся ко
мне, и я увидела, как под кожей его щек ходят желваки. – От жизни
паскудной умер! Я бы этого урода… Своими руками… Чтобы эта мразь землю
на топтала. Вот только не надо мне говорить о том, что долг врача
спасть, а не устраивать самосуд… прости, сама еще ребенок, что я тебе
говорю… - А я и не говорю… Мой собеседник с силой ударил кулаком по скамейке, подул на покрасневшие костяшки пальцев. - Понимаешь, никак не могу привыкнуть… - Понимаю. Спасибо вам, доктор.
Я стояла и смотрела, как медленно, по-стариковски сгорбившись, идет
парень к крыльцу. Нет, не прав мой коллега, не все врачи циники! Есть и
такие, для которых чужие раны болят точно так же, как и свои, а иногда
даже сильнее. Достала из сумки записную книжку, так, куда
теперь? В планах на сегодня еще два адреса – бабушка мальчика и
опекунский совет. Бабушка жила в двадцати километрах от города. Спустя
сорок минут я уже стояла возле трехэтажного кирпичного дома. Возле
нужной мне двери звонка не было – пришлось стучать. Открыла женщина лет
шестидесяти пяти (позже я узнала, что ей ровно на десять лет меньше) -
Значит вы из газеты, насчет Павлуши? Такой золотой ребенок, такой
тихий, послушный.. Господи, и за какие грехи ты нашего ангелочка так
рано прибрал? – причитала женщина, промокая платком сухие глаза. Женщина
рассказывала, каким чудесным ребенком был Павлик, а я смотрела не ее
трясущиеся руки. В какой-то момент она перехватила мой взгляд, и переход
от причитаний и всхлипываний к деловому тону был неожиданным и
стремительным. - Вот уже четыре года в рот капли не беру, а они,
проклятые, все дрожат. Оно бы ничего, только когда на почте квитанцию
заполняю, такие каракули выходят. Да и Олежек дразнится: «Бабуля, у тебя
руки, как листочки на осине трепыхаются». - А кто такой Олежек? - Так внучек же мой. - Брат Павлика? -
Брат, только не родный. Старшей дочки сынок. Лилька три года назад в
Италию укатила, на заработки, да так домой и не вернулась. Первое время
хоть писала иногда, и даже деньги несколько раз прислала, а потом как
сгинула: вот уже два года с половиной ни слуху ни духу. - А вы искать ее не пробовали? -
Как же я ее в Италии разыщу? У меня вон телефон за неуплату отключен, а
вы говорите. Отца у Олежки нету, нагуляла Лилька дите, окромя меня
смотреть за мальцом некому. Янка – та еще стерва, хорошего хахаля себе
нашла, нечего сказать. Своими руками обоих бы придушила. А ведь
предупреждала ее, чтоб не связывалась с этим Русланом. А она: «Мама, ты
ничего не понимаешь, он меня любит!» Чтоб тебя перекосило со своей
любовью! Все водка проклятущая. Сам-то Руслан выпивал умеренно, а Янка…
Понимаете, в нашем доме всегда пили, и мой батя, и дед, и брат, да и
мамаша часто к бутылке прикладывалась. Я сама много лет того… - она
щелкнула себя по шее. – А потом почувствовала: все, если не завяжу,
коньки отброшу – пошла да подшилась, уже четыре года – ни-ни. - А ваша дочь сильно пьет? -
Янка? Она еще когда в ПТУ училась, частенько домой бухая, ой… простите…
пьяная заявлялась. В запои, правда, тогда еще не уходила, но квасила
крепко. Получила в училище хорошую специальность маляра-штукатура, но на
стройке ни дня не проработала. - А кем она работала? Моя собеседница покосилась на диктофон и замялась. - Вы не переживайте, об этом я не буду писать, но я должна знать все, иначе до конца разобраться не смогу. - На окружной она работала… Ну вы сами понимаете, кем… Я кивнула: «Руслан был одним из клиентов?» -
Да. То есть нет… То есть… Она же не долго там… этой самой… путаной
работала. Потом с Алексеем познакомилась. Они сошлись и расписались
даже, хорошо жили, ничего не скажу, и Янка пить меньше стала. А потом
между ними как черная кошка пробежала: рассорились, разбежались. Затем
Витька был – тот еще оболтус… Затем… Ох, да что и говорить-то, не везло
дочке с мужиками, ни с одним долго ужиться не могла. Она сама, конечно,
не подарок, вертихвостка, однако от всех мужиков сама уходила, и тот был
не хорошо, и тот, а как с Русланом познакомилась, словно взбесилась
девка. Такая любовь-морковь началась, почище бразильского сериала! Мне
самой Руслан с первого дня не понравился – не приятный какой-то, мутный.
С виду-то вполне приличный мужик: когда ко мне приходил в гости,
обязательно конфет шоколадных коробку принесет, колбасы сухой или банку
шпрот. Речь правильная, городская. И ко мне вроде бы со всем уважением:
Раиса Тимофеевна то, Раиса Тимофеевна се… А у меня к нему сердце все
равно не лежит: фальшивый он какой-то, неискренний, глаза
колючие-преколючие! Я об этом Янке сразу сказала, да разве она
послушает? Влюбилась в него как мартовская кошка, разве что на крыше
концерты не устраивала. Встречались они не долго, меньше месяца, потом
Руслан предложил к нему переехать, Янка забрала Павлика и… Да если бы я
знала, что этот изверг с нашей кровиночкой сотворит, костьми б легла, а
Павлика к нему в дом не пустила! - А вы сами к ним когда-нибудь в гости ездили? -
Я? Нет! Янка с Павлушей несколько раз ко мне приезжали. Так понимаю
после ссор с Русланом. У самой то под глазом фингал, то еще где. Уж как я
ее уговаривала, ну, зачем тебе этот драчун нужен? Жить есть где – моя
сестра, царство ей небесное, своих детей не имела, так свою комнату в
коммуналке старшей племяшке завещала. А не хочешь в коммуналке, говорю, у
меня оставайся, как-нибудь разместимся – в тесноте, да не в обиде. Но
она заладила, как попугай: «Люблю Руслана, и все!» пересидит несколько
дней – и обратно к нему. Я и махнула рукой, чай не дите уже, живи, как
знаешь… - На внука тоже рукой махнули? – не удержалась я. Собеседница обиженно пождала губы. -
А что я могла поделать? Тут ведь как раз Лилька фортель выкинула, в
Италию укатила, я Олежку к себе забрала, а двоих детей мне на мою
зарплату уборщицы никак не потянуть, да и здоровье… Павлуша тогда еще
совсем маленький был, несколько месяцев всего, разве я сама с такой
крохой справилась бы? Осуждаете меня? Я неопределенно пожала плечами. Если скажу правду, собеседница может закрыться, но и врать не хотелось. -
Я уже и гробик для внучка заказала… Махонький такой, белым атласом
обитый. И костюмчик беленький на рынке купила, красивый такой! Будет
наш Павлуша лежать, как ангелочек. Правда этого никто не увидит: у него
все личико синее, лучше крышку не открывать. «репортер не должен все
принимать близко к сердцу», - вспомнила я слова коллеги, борясь с
тошнотой. Как представила себе четырехлетнего ребенка в гробике, с
которого нельзя даже снять крышку!!! Напрасно я взялась за этот
репортаж, нужно было сразу отказаться. - Вы извините, мне уже за
Олежкой в школу бежать нужно, он у нас первоклассник, - «любящая»
бабушка поднялась и выжидательно посмотрела на меня. Через пол часа я
уже сидела в кабинете инспектора опекунского совета. Я не ожидала
узнать от нее что-то принципиально новое о близких погибшего ребенка –
просто хотела послушать, как случилось, что органы опеки и
попечительства оставили без внимания явно неблагополучную семью. Но от
того, что она мне поведала в первые же минуты разговора, голова пошла
кругом. - Яну Стаднюк я знаю давно, еще школьницей, - рассказывала
инспектор. – Трудным подростком была, прогуливала, из дома сбегала, в
драки ввязывалась… Еле окончила 9 классов, пошла в ПТУ, но несколько
месяцев не доучилась, сорвалась и пошла по рукам, а мы и сделать ничего
не могли – она уже совершеннолетней была. Потом, вроде, замуж вышла,
забеременела, родился мальчик, по-моему, Денис. Затем родились Анна,
Светлана и Антон, а три года назад самый младший ребенок – Павлик. - Вы уверены в этом?! Вы ничего не путаете?! – ошарашено спросила я. - На склероз пока не жалуюсь, деточка, да и на маразм тоже… Ничего
себе поворот! Ведь я проговорила с бабушкой Павлика битых два часа, а
она при всей своей словоохотливости даже не заикнулась об этих внуках. Я
была уверена, что внуков только двое: Олег и Павлик. А как же… - Уверена на сто процентов, как видите, я даже имена всех детей помню. - А где они сейчас? -
После развода муж Яны забрал Дениса себе, она не возражала, мы – тем
более. Квартирные условия у него были неплохие, плюс хоть и небольшая,
но стабильная зарплата. И мать на пенсии, так что с отцом мальчику было
лучше жить, чем с непутевой мамашей. Затем Яна постоянно заводила
новых сожителей, от некоторых рожала… Подозреваю даже, что она сама под
час не знала, от кого забеременела. У нее начались запои, детьми
совершенно не занималась. Каждый раз, когда мы приходили с проверкой,
била себя в грудь, клялась и божилась, что перестанет пить и станет
больше времени уделять малышам. На какое-то время ситуация действительно
менялась к лучшему, но потом… В конце концов мы через суд добились
лишения ее родительских прав, девочек у нее забрали и отправили в
детский дом, а сейчас они воспитываются в приемных семьях. - Девочек? А Павлика и старшего брата… Антона, кажется? Этих деток почему у нее не забрали?! - А они к тому времени еще не родились. -
Но вы же знали, что Яна родила еще двоих! Не могла же алкоголичка,
которая не справлялась с воспитанием старших детей, вдруг, как по
волшебству, превратиться в заботливую мать, чудес на свете не бывает! Женщина,
сидящая напротив, еще несколько мгновений назад, такая милая,
обаятельная, горящая желанием помочь, вдруг закаменела лицом. Видно,
услышала в моей последней фразе обвинение, а виноватой признавать ни
себя, ни остальных чиновниц опекунского совета ни за что не хотела.
Поэтому тут же поменяла дружеский тон на официальный: «мы неоднократно
ездили с плановыми проверками к гражданке Стаднюк, однако по месту
жительства ни разу ее не застали. У Вас больше нет вопросов ко мне?! У
меня была чертова уйма вопросов, но я отлично понимала, что здесь на
дополнительную информацию рассчитывать не стоит… Уже на улице решила,
квартира Руслана, забившего пасынка до смерти, находится в двух
кварталах отсюда, может и с Яной сегодня удастся поговорить? Звонила в
дверь минут пять, но мне так никто и не открыл. Недолго думая,
позвонила в соседскую квартиру. В дверях появилась симпатичная женщина
средних лет. Узнав, что я из газеты, пригласила войти. - Руслан?
Конечно, знаю, он здесь с самого рождения живет, - говорила она, - он с
детства был таким… диким, что ли. В семнадцать лет так побил
одноклассника, что тот попал в реанимацию. Ну а Руслан загремел на зону,
через год его перевели с «малолетки» во взрослую колонию, а еще через
два уже домой вернулся. К тому времени дядя Саша – так звали его отца –
умер. Руслан раньше хоть батю побаивался, а тут совсем распоясался: пил,
девок гулящих домой водил, мать стал поколачивать. Мы жалели ее, пару
раз милицию вызывали, но те приедут, покрутятся несколько минут и уедут.
А тетя Наташа сразу к нам: мол, Христа ради прошу, не нужно милицию
вызывать, они все равно Руслана не забирают, говорят, это ваши дела
внутрисемейные, сами и разбирайтесь, а он потом только сильнее злится,
убьет еще. Я – ладно, старая уже, пожила на свете, а вы молодые, за вас
страшно, а Руслан после тюрьмы совсем неуправляемый стал… Он же что
угодно может сделать, узнает, что это вы вызываете милицию, и квартиру
вам подожжет. Или в подъезде подкараулит и по голове чем-то тяжелым
стукнет – с него станется, зверь совсем… Она просила, мы больше не
звонили, да и в конце концов это не наше дело. - А где сейчас мать Руслана? Женщина пожала плечами: -
Да кто ж ее знает? Года два как пропала. Руслан сказал, что к родне на
Урал уехала… Может, и так, а может и нет. Думаю, если бы насовсем
уезжала, то зашла бы к нам попрощаться…- собеседница неожиданно понизила
голос и прошептала: - думаю, что могла и не уехать, е где-нибудь здесь… - Что значит здесь? – неожиданно для себя я тоже вдруг заговорила шепотом. - Ну, прибил сынок под горячую руку и закопал в лесу. - А вы о своих подозрениях говорили милиции? - Да вы что?! Он же ненормальный! Узнает, что мы на него накапали и… а у нас дети. Нет, уж, лучше не вмешиваться. - А Павлика помните? -
Как же, такой славный пацанчик… был. Такой бойкий, живчик, прям. Как на
ножки с четверенек поднялся, так сразу не ходить, а бегать стал.
Улыбчивый. Так смешно лепетал… мы его подкармливали… Помню, спросишь
его: «мальчик, ты чей?» А он в ответ: «Мамы Яни и дяди Усана», - он
букву «р» не выговаривал, это с его легкой руки Руслана все за глаза
стали Усамой звать. А что, тот еще террорист, похлеще Бен Ладена! Янку
колошматил, почитай, каждый день, но ее хоть за дело, за пьянки, а
мальчика за что? Павлик в последнее время таким вялым стал, запуганным, и
говорить почти перестал, потом Яна пояснила, что у него со слухом
проблемы. И снова к горлу поднялась уже знакомая тошнота. Господи,
ведь на глазах у жильцов целого подъезда, дома, калечили маленького
ребенка, и хоть бы один вмешался! Нет, же, своя рубашка ближе к телу,
настолько ближе, что на страдания малыша всем было наплевать. Я не
согласна со своим коллегой Иваном – журналисты не должны быть циниками,
но беспристрастными – непременно. А я, чем больше узнавала о матери
Павлика, тем больше ненавидела эту женщину. От ненависти сохло во рту и
пульсом стучало в висках. И носит же таких земля! И еще не давала покоя
мысль об одном из братьев Павлика – Антоне. Где сейчас может быть
ребенок? Хорошо, если его тоже усыновила какая-то хорошая семья, если
отец мальчика оказался нормальным, таким, как первый муж Яны, и забрал
ребенка к себе, а если нет? Господи… С самого утра следующего дня
отправилась по следующему адресу, в дом, где была прописана мать
Павлика. В коммунальной квартире жило четыре семьи. Молодая беременная
женщина, открывшая дверь, выслушав вопрос, пригласила к себе. - Мы с
мужем тут недавно поселились. Когда въехали, Яна уже здесь не жила –
сдавала свою комнату квартирантам. Там и теперь квартиранты живут,
только другие, вот, прежних номер, они должны знать, где Яна жила,
каждый месяц ей деньги отвозили. На звонок ответил мужской голос,
Андрей, так звали собеседника, оказался сообразительным парнем и
буквально с полуслова все понял: «Минутку, я записную книжку только
возьму, ага, вот адрес, пишите…» оказалось, что пять лет назад Яна жила у
мужчины по имени Григорий, который предположительно (кто ж теперь точно
скажет?) был отцом Павлика, а адрес… Тот самый поселок, где проживает
Янына мать! Вот это да! Самого Григория дома не оказалось, поэтому
снова пришлось общаться с соседями. На этот раз мне пришлось беседовать
со старушкой, на плечи которой был, накинут пуховый платок. - Помню
ли Янку? Бог мой, да кто ж ее не помнит? Постоянно пьяная шаталась,
грязная вечно, одета как шалава подзаборная, сколь раз спала под лавкой,
а то и в подъезде; напьется, а домой сил дойти не хватает, где упала –
там и спит. Но мы не удивлялись – Гришка сам был не дурак выпить, и до
Янки размалеванных потаскух сюда переводил видимо-невидимо. В общем, та
еще парочка – гусь да гагарочка! И Антошу помню, когда он родился,
Смирнова Маринка с первого этажа Янке коляску для него отдала и одежки
детские, так эта стервозина хоть бы спасибо сказала… Помнится, однажды
Гришка куда-то уехал, на месяц или два, а денег ей не оставил… Так она
по соседям ходила, попрошайничала якобы ребенку на еду. Ко мне тоже
зашла, да у меня денег тогда не было, я ей вынесла тогда кулек яблок,
баночку сухого молока для малыша, да крупы гречневой, чтоб хоть кашку
сварила, так она меня трехэтажным матом обложила! Нужны ей были мои
подачки, как козе пятая нога, за них же бутылку не купишь! Гришка, когда
вернулся, такой скандал устроил, стенки ходуном ходили, а Янка орала,
будто убивает. Оказывается, пока его не было, она все мало-мальски
ценное из дома попродавала, даже чайник умудрилась толкнуть, а после
этого скандала она и пропала, наверно к матери подалась, иль новый кто
подобрал… - А мальчика… с собой забрала? - Да нет, сама! Малец еще какое-то время с Гришкой жил, а потом исчез куда-то. - Как это исчез? -
А вот так, вчера был, а сегодня уже нет, а через пару дней милиция
приехала, наручники на Гришку надели и увезли, только он через месяц
вернулся, зачем забирали, чего натворил, разве узнаешь… Больше о мальчике узнать ничего не удалось, и я решила зайти еще раз к Раисе Тимофеевне. - Знаете ли вы что-либо о судьбе своего старшего внука Антона? -
Да кто ж это может знать? – равнодушно ответила она, - после его
рождения Янка с Гришкой не просыхали, он ее колотил и она ко мне
прибегала пересидеть бурю, всегда Антошку брала с собой, но однажды
пришла сама. Закатила истерику, буянила, била посуду, орала, что с нее
довольно, и пусть папашка пацаном занимается. - И вас не испугало, что ребенок остался с пьяным отцом? - Понимаешь, я тогда сама в запое была, когда из него вышла и стала снова соображать, Антон уже того… - Что значит «того»?! – спросила я, и по спине пробежал холодок. - А исчез, згинул куда-то, пропал без вести – менты так сказали… - абсолютно спокойно сказала «любящая бабушка» - Как мог пропасть полуторагодовалый ребенок?! Вот так исчезнуть без следа! -
Гришка рассказывал, что в тот день он вместе с сыном пошел гулять,
оставил коляску возле магазина, а когда вышел через десять минут, то
Антоши уже не было. Одному Богу известно, что там на самом деле
произошло, может этот гад сам его… потому что малой мог плакать и спать
не давал… или вообще… на органы продал… Таким как он верить нельзя, за
бутылку мать родную продаст… Как земля носит таких нелюдей, взять хотя
бы Руслана… - А милиция? Григория арестовали ведь. - Куда там,
продержали месяц и выпустили «за недоказанностью состава преступления», -
явно отчеканивая по буквам чьи-то слова, пояснила она. – Нашли вроде
как свидетельницу, которая видела в коляске Антона возле магазина, и
вторую, та видела пустую коляску. Решили, что ребенка украли цыгане – у
нас неподалеку как раз табор стоял. Дело закрыли. Вот как бывает: было
дите и нет его. - А Яна пыталась разыскать сына? - Кто, Янка? Да она слезинки не проронила, даже обрадовалась, камень с плеч упал, заниматься ребенком не надо теперь. Следующим
пунктом назначения был Владимир – биологический отец Павлика.
Оказалось, он тоже житель этого поселка. Нужная мне дверь оказалась
приоткрытой, но воспитание не позволяло вот так вламываться, и я
постучала. - Входи, не закрыто! – послышалось внутри. Стоило переступить порог, как к моим ногам с трудом передвигая лапы, направилась старая огромная дворняга. -
Рэмбо, на место! – раздался крик, и в прихожую вышел хозяин квартиры.
Вид у мужчины был колоритный: недельная щетина, драная тельняшка и
семейные трусы в веселенький горошек. Несколько мгновений он просто
стоял, покачиваясь с пятки на носок, потом театральным жестом развел
руки в стороны, будто хотел заключить меня в объятья. «Гостям завсегда
рады… ой… пардон, мадам, извините, мамзель, не был готов к вашему
визиту, разрешите ненадолго оставить вас в одиночестве…» спустя пару
минут он появился все в тех же кокетливых «семейках», но поверх
тельняшки напялил куртку от спортивного костюма. Опять театрально
откланявшись, радушно предложил: «Проходите, душа моя, не бойтесь, Рэмбо
не тронет». Я осмотрелась вокруг. На полу валялось какое-то тряпье,
стекла окон были такими пыльными и грязными, что плохо пропускали
солнечный свет, отчего в комнате стоял полумрак. На продавленной тахте –
когда-то бывшее красным одеяло и подушка без наволочки. На столе
кастрюля, из которой разило такой нестерпимой вонью, которую мог
перешибить разве что стойкий запах перегара, исходящий от самого
хозяина. - Присаживайтесь, - сказал он, указав на стул. - А нельзя убрать это? – кивнула я на кастрюлю. - А вы, сударыня, со мной разве не изволите отобедать? - Нет-нет, спасибо, я не голодна. -
Ну-с, дорогая гостья, позвольте узнать о цели вашего визита? – речь
Владимира была намеренно иронично-витиеватой, но язык мужчины заметно
заплетался. - Я собираюсь написать статью о смерти Павлика. - Ага.
Помер, значит. – Мужчина нагнулся и достал из-под стола початую бутылку
водки. – Ну давай выпьем тогда, за упокой души раба Божьего Павла. -
Вы поняли, что я сейчас сказала?! Вы слышали?! Я собираюсь писать о
смерти Павлика – вашего родного сына! – чуть не прокричала я. Мне на
мгновение почудилось, будто услышала скрип проспиртованных мозгов
Владимира – так мучительно долго он соображал. Потом так же медленно
переспросил: - М-м-моего-о сына? - Да! Вашего! Вашего и Яны Стаднюк. Он
сделал прямо из горлышка большой глоток, затем еще один, вытер рот
грязным, замусоленным рукавом и посмотрел на меня. Как ни странно,
взгляд мужчины прояснился, а выражение лица стало более осмысленным. - Как это случилось? – спросил Владимир глухо. – Янка не усмотрела или от болезни? - Павлика забил насмерть последний Янын сожитель. – Сказала я, снова сдерживая слезы. -
Да я его! – собеседник вскочил, рванул змейку мастерки, покачнулся,
чудом сохранил равновесие и рухнул на табурет. – Где этот… живет? –
дальше понеслась отборная брань, из которой приличными словами были «сам
сяду, а его… своими руками» - Убийца мальчика сейчас в следственном изоляторе, ждет суда, а похороны мальчика послезавтра в одиннадцать. - Остались Рэмбо, мы теперь совсем одни с тобой, - простонал Владимир, прижимаясь лицом к морде дворняги. Затем
опять приложился к бутылке, вопросительно взглянув на меня? «Может
будешь, за компанию?» выпил залпом остатки водки, аккуратно поставил
бутылку на пол и заплакал. Первый человек, с которым я общалась за эти
два дня, пусть пьяными слезами, но все-таки оплакивал замученного до
смерти ребенка. Когда шла к двери, он меня окликнул: - Душа моя… - Что? – обернулась. - Не могли бы вы мне дать пару гривен? Сына помянуть. Я вынула десятку, все, что у меня было в кармане, и положила на тумбочку. Домой
я вернулась совершенно разбитая. Очень долго стояла под душем –
пыталась смыть с себя запахи, которыми, казалось, пропиталась за эти
два, кошмарных, дня, и грязь, с которой соприкасалась. С жутким
остервенением терла кожу жесткой мочалкой, хотя понимала, от этой грязи
так легко не избавиться. Так получилось, что все мои друзья были и есть
разными по возрасту, достатку и социальному положению, каждый со своими
достоинствами или же недостатками, но все, без исключения,
благополучными. Конечно, мне приходилось общаться с разными людьми:
бывшие заключенные и наркоманы, депутаты, звезды эстрады и телевидения,
бизнесмены, простые нормальные люди… Но после разных встреч и бесед,
когда встречался не очень хороший человек, который делал что-то
неприятное, или мерзкое, оставалась уверенность, что именно этот человек
– всего лишь исключение из правил, а большинство людей были и остаются
умными, добрыми, порядочными, готовыми прийти на помощь, открыть свое
сердце добру и взаимовыручке. Но во время этого расследования получилось
с точностью до наоборот: я никак не могла избавиться от ощущения, что
окружающий меня мир – это зловонная яма, полная грязи, насилия, нищеты,
пьянства, разврата и цинизма, мир, где не осталось никаких моральных
ценностей. И от всего этого, мне захотелось купить бутылку, и впервые в
жизни напиться до потери сознания. Естественно, делать этого я не стала,
расплакавшись, я легла в постель, и сама не помню, как уснула… Почти
весь следующий день просидела на скамейке возле дома Руслана и
караулила Яну Стаднюк (перед тем, как начать писать статью, я хотела, во
что бы то ни стало пообщаться с матерью погибшего ребенка), но так и не
смогла с ней встретиться. Возможно, опасаясь, что ее тоже могут
привлечь к уголовной ответственности, женщина бросила все и сбежала из
города. Во всяком случае, я прождала ее до позднего вечера… В пятницу
поехала на кладбище. В последний путь Павлика провожало не меньше сотни
людей. В лицо я знала только Раису Тимофеевну – она фальшиво (по
крайней мере мне так показалось) выла, завалившись на белый гробик,
утопавший в цветах. Поодаль, за деревом, заметила Владимира. Сегодня он
был одет в костюм и неумело отглаженную рубашку и по виду был совершенно
трезв. Лицо мужчины было несчастным, а по щекам текли слезы. Только над
могилой вырос холмик – толпа хлынула к выходу с кладбища. Проводила
взглядом пришедших проститься с мальчиком. Злость обручем сдавила
голову, захотелось закричать им вслед: «Как много вас пришло сегодня!
Какими роскошными цветами и венками вы завалили могилу! А где вы все
были раньше, когда день за днем медленно, мучительно и так жестоко
маленького ребенка убивал потерявший человеческий облик изверг?! Почему
не вмешались, не предотвратили трагедию?» Положив
цветы, погладила рукой овальную фотографию, с которой на меня смотрели
глазенки, в которых читался вопрос… страшный вопрос… на который у меня
не было ответа… Спи спокойно,
малыш, пусть земля тебе будет пухом. И… прости меня… Прости нас всех,
сытых и благополучных, что не уберегли, не спасли, не отвели беду… Я
верующий человек, и так хочется верить, что душа Павлуши попадет в рай и
хоть там отдохнет от побоев и издевательства, а его убийцы будут гореть
в аду. Да, я не оговорилась! Не убийца, а убийцы, потому что в смерти
ребенка оказались виноваты многие другие. О Руслане не говорю, искренне
надеюсь, что этот выродок закончит свою жизнь в тюрьме. Но я бы посадила
рядом с ним на скамью подсудимых и беспутную мать ребенка, и его
бабушку, и соседей, и социальных работников из органов опеки и
попечительства, и милиционеров, которые предпочитали не вмешиваться «в
семейные разборки». Я обязательно напишу статью о Павлике, о
человеческой жестокости, и всех, кто допустил его мучительную смерть. И
начну словами: «Равнодушие убивает в человеке ЧЕЛОВЕКА!»
Равнодушие - это самое страшное! На мой взгляд, челвек, который равнодушен, он вообще не может и не готов к ответственности, к семейной жизни, к трудностям, к любви.
пока жив человек,у него есть шанс от Бога все изменить в своей жизни.Жаль,что мало кто этим шансом пользуется.Тяжелая и страшная история равнодушия.Когда меня мой уже бывший,но тогда был еще настоящим,муж,душил,я звала на помощь,никто не откликнулся.Я просто когда уже не могла ничего даже прошептать,в мыслях воззвала к Богу о спасении.Он меня спас от смерти.
АЛЯ ТЫ УМНАЯ ДЕВУШКА!!! Я СОГЛАСЕН С ТВОИМ ВЫСКАЗЫВАНИЕМ "«Равнодушие убивает в человеке ЧЕЛОВЕКА!»"-ЭТО ОЧЕНЬ СТРАШНО И ЖУТКО!!! НО НА ЭТОЙ ГРЕШНОЙ ЗЕМЛЕ ХВАТАЕТ ВОТ ТАКОЙ ПАДАЛИ!!!
Иван, мой будущий коллега, и нынешний наставник,
журналист криминального отдела еженедельной газеты сразу же дал ЦУ: «
Ничего не принимать близко к сердцу! Репортер, как и хирург, мент или
патологоанатом, должен обладать достаточной долей цинизма. Если не
станешь циником, либо инфаркт схлопочешь, либо в психушку загремишь. Уже
одиннадцатый год работаю и за это время насмотрелся достаточно всяких
ужасов. Но до сих пор так и не смог привыкнуть к истекающим кровью
людям, сбитыми пьяными лихачами, к трупам одиноких стариков, погибших от
рук отморозков-наркоманов за жалкую сотню гривен, к окоченевшим тельцам
новорожденных, выуженных из мусорных баков… Каждый раз, когда
приходится выезжать на место происшествия, глотаю успокаивающее…» В душе
я понимаю: в его словах есть рациональное зерно. Понимать понимаю, но
поделать с собой ничего не могу. День начался с порции валерьянки... 
